Лиз
Лизе не давалась музыка. Преподаватель музыкальной школы по классу фортепьяно, расположенной в старинном здании Дома Культуры, Гойхман Самуил Яковлевич, так и заявил Лизиной бабушке: «Вашей девочке не даётся музыка».
Когда занятие закончилось, из класса вышел пожилой еврей в строгом костюме – тройке и черном галстуке – бабочке, и прямиком направился в просторный светлый холл, где обычно в ожидании своих юных дарований томились родители. Он подошел к большому окну, возле которого в гордом одиночестве стояла бабушка Лизы. Вслед за преподавателем, держа под мышкой папку с нотами, понуро плелась сама Лиза.
- Добрый день, Любовь Григорьевна, - интеллигентно завел разговор Самуил Яковлевич, поравнявшись с женщиной, - я могу с Вами поговорить?
Он приветливо улыбался. Из - под кустистых бровей на неё честно и открыто смотрели черные, как маслины, глаза.
- Георгиевна, - поправила его бабушка, не поздоровавшись.
-Что? Что? – Не расслышал Самуил Яковлевич и нервно кашлянул в кулак.
- Меня зовут Любовь Георгиевна. – Сердито повторила старуха, оглядывая его с головы до ног. Самуил Яковлевич был невелик ростом, худощав и плешив; костюм на нём болтался, как на вешалке, рукава у пиджака были длинны и закрывали почти всю кисть руки.
- Да…да, простите, - смутился преподаватель, мгновенно вспотев от неловкости положения, достал из кармана вчетверо сложенный белый носовой платок и промокнул им лоб. – Так вот, я хотел бы с Вами поговорить насчет Вашей девочки.
Любовь Георгиевна нахмурилась ещё больше, буравя глазами внучку, растерянно застывшую посреди огромного холла в окружении высоких мраморных колонн. Девочка была так худа и бледна, что кожа на её руках и лице казалась прозрачной. Школьное платьице на локтях протерлось, и на рукавах красовались две квадратные сатиновые заплатки; на жиденьких косицах уныло повисли коричневые банты.
- А что с нашей девочкой? Разве с ней что-то не так?
- Да нет же, - под пытливым и строгим взглядом женщины Самуил Яковлевич покраснел, как школьник, - на самом деле с ней всё в порядке. Просто Вашей девочке не даётся музыка.
Любовь Георгиевна опешила:
-Как это? Вы же сами сказали, что у неё есть слух?
Самуил Яковлевич развел руками:
-Понимаете, музыка – это очень тонкое дело…Да, я не отрицаю – у Лизы есть и слух, и прилежность, но, к сожалению, а может быть, к её счастью, девочка никогда не станет хорошей пианисткой.
- Позвольте, Самурай Яковлевич…
- Самуил Яковлевич, - интеллигентно поправил бабушку преподаватель и снова нервно кашлянул.
- Ну, хорошо, Самуил Яковлевич, - старуха отмахнулась, - я Вас, простите, не совсем понимаю. Сначала Вы утверждаете, что у нашей девочки есть слух, и тут же говорите, что она не станет пианисткой. Вы уж решите что - нибудь одно.
- Дело в том, что у Вашей милой девочки плохо работают пальцы. Образно говоря, пальцы «не слушаются». – В подтверждение своих слов Самуил Яковлевич искусно изобразил в воздухе игру на пианино; его тонкие и нежные пальцы с легкостью забегали по воображаемым клавишам, - они, извините за грубое сравнение, деревянные.
- Так научите её, Вы же учитель музыки, - возмутилась бабушка. – Разрабатывайте эти её пальцы, чтобы они стали такие, как надо.
Самуил Яковлевич вздохнул, опустил голову:
- Понимаете, Любовь Григорьевна…
- Георгиевна, - мрачно отозвалась бабушка.
- Да, извините. Чисто технически её, конечно, можно научить играть, но, поймите, фортепьяно – это инструмент души. Нельзя просто сидеть и тупо барабанить по клавишам: надо уметь чувствовать мелодию, жить музыкой, понимать инструмент. А Ваша девочка – она это не чувствует, не понимает. Более того, мне кажется, ей это и не интересно. Может, Вам стоит обратить внимание на другие способности ребенка, и отдать его туда, где ему будет комфортно? Например, в изостудию или в кружок мягкой игрушки, или ещё куда нибудь.
- Вы с ума сошли? Я, по Вашему, зря покупала пианино? Выложила за него шестьдесят рублей, а теперь Вы заявляете, что я должна отдать девчонку в какой-то там кружок? А этот огромный черный ящик будет просто так занимать место в нашей маленькой квартире?
- Но, может, вы поторопились с выбором? Вероятно, Вам не стоило сразу покупать инструмент. – Мягко возразил преподаватель, но, глянув в посеревшее лицо старухи, осекся и робко добавил, - в конце концов, пианино можно продать, и Вы вернете свои шестьдесят рублей.
Бабушка пожевала губы, обдумывая его слова, но затем произнесла тоном, не признающим возражений:
- Ни за что! Это невозможно!
- Но почему?
- Наша девочка должна играть на пианино! Всё остальное – несерьёзно.
- Почему несерьёзно? – Удивился Самуил Яковлевич, - мой сын, например, с ранних лет занимался фехтованием, и к восемнадцати годам добился неплохих результатов. А играть на фортепьяно он никогда не хотел, и я не настаивал. Он хороший спортсмен, классный фехтовальщик.
- Вы уговариваете меня, чтобы моя внучка пошла в фехтовальщицы? – Усмехнулась Любовь Георгиевна.
- Боже упаси, - улыбнулся Самуил Яковлевич, - я просто пытаюсь сказать, что из кажущихся Вам лучших побуждений Вы, родители, стремитесь всё решить сами за своё чадо. Но может, иногда стоит дать ребенку самому выбрать то, что ему хочется.
Любовь Георгиевна театрально всплеснула руками:
- Да если ей позволить решать всё самой, она вообще ничем не будет заниматься! И кто же тогда из неё вырастет? Бестолочь?! Нет уж, извольте!
- Я разговаривал с Вашей девочкой – она сказала мне, что очень любит рисовать.
- И что с этого? Любой ребенок любит рисовать. Это чепуха.
Разговор не клеился. Преподаватель в отчаянье оглянулся на Лизу: та продолжала терпеливо стоять у белой колонны, уныло переминаясь с ноги на ногу и прижимая к щуплой груди папку с нотами.
- Неужели Вам её не жалко? – спросил Самуил Яковлевич, снова промокнув покрывшийся капельками пота лоб, - девочка могла бы проявить себя в чём-то другом, а Вы заставляете делать её то, что ей не дано природой.
- Знаете что, Самурай…э-э…Как Вас по батюшке?
- Самуил Яковлевич – мрачнея лицом, пробубнил преподаватель.
Бабушка снова махнула рукой:
- Ну неважно…Так вот, Ваша задача состоит в том, чтобы научить ребенка играть на пианино, а не рассуждать, что ей дано природой, а что нет! И если Вы не прекратите вести с моей внучкой всякие «разлагающие» разговоры, я переведу её в другую музыкальную школу, а на Вас напишу жалобу, как на недобросовестного преподавателя.
Лицо у Самуила Яковлевича нервно дёрнулось, но он совладал с собой и вежливо произнёс:
-Жаль. Я думал, мы с Вами всё - таки придем к общему консенсусу.
-Ох, прекратите. И избавьте меня, старую коммунистку, от этих буржуазных словечек.
- Как Вам будет угодно. Что ж, я научу Вашу девочку всему, чему смогу. Но не обессудьте…Всего Вам доброго.
С этими словами он отвесил лёгкий поклон и, развернувшись, быстрым шагом направился обратно в класс.
- И тебе всего, Самурай. Будь ты неладен. – Тихо бросила ему в спину Любовь Георгиевна, провожая преподавателя музыки долгим победным взглядом.
Когда он исчез за дверями класса, бабушка громко окликнула Лизу.
Девочка побежала ей навстречу, но по дороге уронила папку и рассыпала листки с нотами. Наклонившись, стала поспешно поднимать их с пола, складывать обратно в папку.
Любовь Георгиевна недовольно покачала головой, подошла к внучке сама и грозно нависла над ней всей своей высокой нескладной фигурой. Лиза сидела на корточках и засовывала в папку нотные листки, тихо злясь на то, что они не укладываются аккуратной стопкой. Девочка подняла последний лист, выпрямилась и, столкнувшись с бабушкой лицом к лицу, от неожиданности вздрогнула. Взгляд у Любови Георгиевны был колючий, как проволока, от него хотелось спрятаться, однако спрятаться было некуда, и Лиза просто опустила глаза.
- Оказывается, ты самая глупая во всей музыкальной школе. Не можешь научиться самым элементарным вещам, - вдруг произнесла Любовь Георгиевна.
- Что я такого сделала? – Растерялась Лиза.
- В том – то и дело, что ты лентяйка и абсолютно ничего не делаешь! – Сказала бабушка, - так сказал учитель музыки, и мне пришлось за тебя краснеть.
- А что он сказал? – Лиза часто заморгала ресницами, пытаясь не заплакать от обиды.
- Он сказал, что ты – бестолочь.
- Неужели он так сказал про меня? – Прошептала Лиза. Ей казалось, что Самуил Яковлевич был мягким и добродушным старичком - из той «породы», про которую говорят: «Он и мухи не обидит».
- Так и сказал, - Любовь Георгиевна насупила брови, - а ещё он сказал, чтобы ты серьёзнее относилась к занятиям, и дома чаще садилась за пианино. Так что прямо с сегодняшнего дня ты каждый вечер будешь заниматься музыкой!
Лиза нервно зашмыгала носом: она всей душой ненавидела уродливое старое пианино, которое стояло у них в квартире! А теперь ей предстояло ежедневно садиться за него и нажимать на клавиши, извлекая из инструмента различные звуки.
- А если мне захочется порисовать? – Робко поинтересовалась девочка.
- Вот когда научишься играть, как следует, тогда и рисуй, сколько влезет. – Ответила Любовь Георгиевна и добавила, - и, вообще, пора уже заниматься серьезными делами. Тебе уже скоро одиннадцатый год пойдёт!
В пятом классе у Лизы появилась подруга. Она появилась из другой школы, из другого района, и, глядя на неё, можно было сказать – с другой планеты.
Всё произошло очень банально: классный руководитель Алла Сергеевна вошла в кабинет, держа за руку незнакомую девочку, и громко сказала:
- Здравствуйте, дети.
- Здрав-ствуй-те! – По слогам заорали дети, с любопытством оглядывая «новенькую».
«Новенькая» оказалась на редкость красивой девочкой: у неё были прямые черные волосы до плеч, аккуратно подстриженные под каре, тонкая длинная белая шея, высокий чистый лоб и миндалевидные карие глаза, опушенные густыми ресницами. Девочка держалась прямо и с достоинством, и из-за своей горделивой осанки казалась ещё стройнее и выше, чем была.
Кое-кто из мальчиков удовлетворённо присвистнул, а две девочки, считавшиеся самыми красивыми в классе, завистливо поджали губы: похоже, у них появилась соперница.
Пятый «В» загудел, как улей. Алла Сергеевна взяла со стола длинную деревянную указку и с силой постучала ей по столешнице, призывая учеников к дисциплине, а когда дети немного поутихли, сообщила:
- С сегодняшнего дня у нас в классе будет учиться ещё одна девочка. Девочку зовут…э-э…
Учительница на секунду замешкалась, пытаясь вспомнить имя «новенькой», но девочка сделала шаг вперёд, высоко подняла подборок и представилась сама:
- Меня зовут Анна, как королеву Англии.
Класс весело загудел.
- А фамилия моя – Каверина, - спокойно и уверенно добавила девочка, - как у знаменитого писателя Вениамина Каверина, который написал «Два капитана».
Алла Сергеевна дружелюбно улыбнулась и нежно погладила «новенькую» по голове:
- Как похвально, что ты, Анечка, прочитала «Два капитана».
- И вовсе я не читала, - пожала плечами девочка, - просто мой папа всем говорит, что у нас звучная фамилия, как у знаменитого писателя Вениамина Каверина, который написал «Два капитана». А еще он говорит, что с фамилией Каверина мне будет гораздо легче пробиться в жизни, чем, например, с фамилией Сидорова, потому что Сидоровых в нашей стране – пруд пруди, а Кавериных – раз-два и обчелся.
Класс засмеялся, а Алла Сергеевна неожиданно сконфузилась и густо покраснела, так как фамилия у неё была как раз самая заурядная – Сидорова, и, по всей видимости, именно это грустное обстоятельство помешало бедняжке пробиться в жизни. Нынешней зимой Алле Сергеевне исполнялось сорок два года, но за эти годы она ни разу не побывала замужем, не имела детей, а имела только крохотную двенадцатиметровую комнатку в коммунальной квартире в спальном районе на окраине города. В двадцать два года она окончила педагогический институт, про который когда-то зло шутили: «ума нет - иди в пед», и устроилась работать в самую обычную среднюю школу № 75 самой обычной учительницей математики. К сорока годам Алла Сергеевна безнадежно растолстела, так как с детства была расположена к полноте, заработала гипертонию и доверие своих коллег. А коллеги по работе, в свою очередь, с удовольствием доверили Алле Сергеевне вести классное руководство в самом хулиганистом и неуправляемом 5 «В».
- Анечка, а кем работает твой знаменитый папа, которого ты всё время цитируешь? – С легкой обидой в голосе спросила Алла Сергеевна, ярко представив своё бедственное положение.
- Как, а Вы разве не знаете? – Искренне удивилась «новенькая», - мой папа говорит, что его в городе знает каждая собака, ведь он работает директором огромного колбасного завода. Вы когда – нибудь пробовали колбасу «Юбилейную»? Так вот – эту колбасу делают на папином заводе!
Алла Сергеевна Сидорова редко посещала гастрономические отделы продуктовых магазинов, и названия колбас помнила плохо. Учительница покраснела ещё больше и растерянно развела руками:
- Ну, кто ж не пробовал колбасу «Юбилейная»? Каждая собака в нашем городе её пробовала, а уж я – тем более. Ну – с, спасибо тебе, Анечка, за увлекательный рассказ про твою фамилию, а теперь я прошу тебя сесть на любое свободное место и начать заниматься математикой вместе со всеми.
- Пожалуйста, - просто ответила девочка и улыбнулась учительнице.
Улыбка у неё была добрая и широкая – в пол-лица.
Свободное место в классе оказалось одно – рядом с Лизой Ветровой. И Аню Каверину посадили с ней за одну парту. «Новенькая» ещё не успела узнать, что Лиза – «сопля» и «микробина», и поэтому никто не хочет сидеть с ней рядом; она спокойно подошла к четвертой парте и плюхнулась на стул. А на уроке математики тихо спросила, толкнув Лизу локтем:
- Ты сто пятнадцатую задачу решила?
Лиза, аккуратно выводившая цифры в тетради, от неожиданности черкнула ручкой, и на листке появилась длинная уродливая закорючка.
- Ты что, язык проглотила? – «Новенькая» ткнула Лизу посильнее. – Я тебя спрашиваю: ты сто пятнадцатую задачу решила?
Лиза осторожно кивнула.
- Дай списать, – просто сказала Аня и «по – свойски» улыбнулась. У неё всё получалось просто и «по –свойски»: и говорить, и улыбаться, – А то я не понимаю: триста пять килограммов - это сколько центнеров?
- Это три центнера и пять килограммов, - шепнула Лиза и тоже улыбнулась. Ей захотелось улыбнуться так же широко и открыто, но Лизина улыбка получилась зажатая и робкая.
- А сколько метров в половине километра? – Вновь озадачилась «новенькая», исступленно грызя ручку, - фигня какая-то, а не задача…Понапишут всякое, а ты мучайся.
Лиза молча подвинула свою тетрадь поближе к соседке.
- Ух, ты! – Заглянув в тетрадку, обрадовалась Аня, - ты уже и сто шестнадцатую решила! Ну, ты башка!
И без зазрения совести «новенькая» сдула Лизины решения с первой до последней строчки. И первый раз за всю свою учебу в двух школах получила по математике пятерку.
А на перемене, когда весь класс с радостными воплями высыпал в коридор, они вдвоём остались сидеть в кабинете.
- Ты представляешь! – Радовалась Аня, любуясь на пятерку в своей тетради, - мои родичи просто обалдеют, когда её увидят.
- Почему? – Искренне удивилась Лиза: у неё в доме никто не удивлялся пятеркам, а, наоборот, неустанно твердили: «учиться на пятерки – это прямая твоя обязанность!».
Аня пожала плечами, шмыгнула носом:
- Говорят, у меня нет математического таланта. Мои мозги устроены как-то по другому: я в цифрах не шарю.
Лиза понимающе закивала головой. Бабушка ей тоже часто говорила, что у Лизы ни к чему нет таланта.
- А по русскому у тебя как? – Спросила она у «новенькой».
- Да так, ни то - ни сё, - неопределённо ответила Аня. – Науки мне не даются. Но родичи мне говорят, что мне это и необязательно, главное – что я умею хорошо танцевать. Я с пяти лет этим занимаюсь. Когда я вырасту, то планирую стать знаменитой танцовщицей.
С этими словами Аня уселась на парту, достала из портфеля целлофановый пакет, и извлекла из пакета огромный бутерброд с колбасой.
При виде двух розовых, аппетитно пахнущих кружков у Лизы заныл желудок.
- «Юбилейная»? – Грустно спросила она, глотая слюну.
-Ага, она самая, - улыбнулась Аня, отломила половину булки и, положив на него одно колесико колбасы, протянула Лизе, - на, лопай.
-Спасибо! – Лиза обрадовалась и взяла угощение. Колбаса пахла восхитительно, даже от одного её вида текли слюнки. – А как же ты?
- Мне фигуру надо беречь, - пробубнила Аня, набивая рот колбасой.
- Зачем?
- Зачем, зачем – для искусства! Искусство требует жертв!
- Понятно, - вздохнула Лиза и тоже откусила от своего бутерброда. – А вот мне можно есть сколько угодно колбасы, потому что я учусь играть на пианино, и всем наплевать, какая я за ним буду сидеть – толстая или худая.
- Везёт тебе, - покачала головой Аня, с аппетитом дожевывая бутерброд, - а меня ограничивают. Наш учитель танцев Леонид Матвеич ругается, когда мы набираем килограммы, и говорит, что в нас пропадает легкость. А настоящие танцовщицы должны быть легкими, как перышко.
Аня внимательно оглядела худую фигурку Лизы, её тонкие ручки и ножки, и добавила со знанием дела:
- Вот ты бы нашему Леониду Матвеичу понравилась.
Лиза откусила ещё кусочек от колбасы, смутилась:
- Нет, мне не дано. Я – бестолочь.
-Чего? – Аня вытаращила глаза от удивления, перестала жевать.
- Моя бабушка говорит, что у меня нет способностей, и я – даун. А мой учитель по музыке говорит, что у меня деревянные пальцы. А ещё я задыхаюсь, когда бегаю, и поэтому не участвую в школьных соревнованиях.
Девочки замолчали. Аня сидела на парте и задумчиво болтала ногами. Ей хотелось сказать Лизе что-то утешительное, но она не находила нужных слов. Вдруг она перестала болтать ногами, повернулась к Лизе и сказала:
- Зато ты рубишь в математике. Эйнштейна тоже считали дауном, а он оказался великим ученым. Вот так – то!
Лиза подняла на Аню глаза: в них читалась благодарность. Аня показалась ей самой прекрасной, самой лучшей девочкой в мире, и она говорила самые прекрасные и лучшие слова.
- А какая у тебя фамилия? – Поинтересовалась Аня, глядя на Лизу своими большими карими глазами.
Лиза вспомнила, что, кроме того, что она – бестолочь, она ещё «гнилая ветвь на семейном геологическом дереве», и ей стало неловко называть свою фамилию.
- По отцу – я Ветрова, но отец с нами давно не живёт. Бабушке больше нравится, когда я называю фамилию по матери – Мурашкина.
Аня нахмурилась, потерла подбородок, видно пытаясь вспомнить какую – нибудь знаменитость с любой из этих фамилий, но не вспомнила.
- Мне тоже будет трудно пробиться в жизни, как и всем Сидоровым? – Вздохнула Лиза.
- Да нет, у тебя хорошая фамилия. Ветрова звучит красиво, как ветер. А Мурашкина мне не нравится: сразу представляется какая-то маленькая мурашка, которая появляется на теле, когда человек мерзнет, и начинает бегать по спине туда – сюда, туда – сюда.
Аня забарабанила пальцами по парте, изображая бегающую «мурашку».
- Мурашка – это всё равно, что блоха.
Лиза расхохоталась: действительно, смешная фамилия!
-Оставайся лучше Ветровой. – Аня панибратски похлопала Лизу по плечу и улыбнулась своей чудесной широкой улыбкой в пол-лица.
- Ладно, - кивнула Лиза и с восхищением посмотрела на девочку.
Ей вдруг захотелось стать такой же, как Аня – раскрепощенной, легкой, открытой. Ей хотелось носить такую же модную прическу – каре и беречь фигуру ради высокого искусства; хотелось так же прекрасно и широко улыбаться и с гордостью носить свою звучную фамилию.
- А давай с тобой дружить, - вдруг выпалила Лиза и сама испугалась своих слов: кто же захочет иметь подружку, которую все в классе называют «соплёй» и «микробиной»?
Но Аня ещё не успела узнать об этом, для неё Лиза была обычной девочкой, которая не пожадничала и дала ей списать задачки о математике.
- Давай, - легко согласилась Аня.
- А ты не будешь называть меня «соплей» и «микробиной», как остальные?
-Неа, - помотала головой Аня, - у тебя красивое имя – Елизавета. Так звали императрицу в России.
Лиза обрадовалась: значит всё – таки она не даун: вряд ли бы даунов называли именем императрицы России.
